Прощайте мадемуазель Вероника

Если кончу дни под крылом голубки

Что вполне реально, раз мясорубки

Становятся роскошью малых наций

После множества комбинаций

Марс перемещается ближе к пальмам

А сам я мухи не трону пальцем

Даже в ее апогей, в июле

Словом, если я не умру от пули

Если умру я в постели, в пижаме

Ибо принадлежу к великой державе

То лет через двадцать, когда мой отпрыск

Не сумев отоварить лавровый отблеск

Сможет сам зарабатывать, я осмелюсь

Бросить свое семейство — через

Двадцать лет, окружен опекой

По причине безумия, в дом с аптекой

Я приду пешком, если хватит силы

За единственным, что о тебе в России

Мне напомнит. Хоть против правил

Возвращаться за тем, что другой оставил

Это в сфере нравов сочтут прогрессом

Через двадцать лет я приду за креслом

На котором ты предо мной сидела

В день, когда для Христова тела

Завершались распятья муки

В пятый день Страстной ты сидела, руки

Скрестив, как Буонапарт на Эльбе

И на всех перекрестках белели вербы

Ты сложила руки на зелень платья

Не рискуя их раскрывать в объятья

Данная поза, при всей приязни

Это лучшая гемма для нашей жизни

И она — отнюдь не недвижность. Это

Апофеоз в нас самих предмета

Замена смиренья простым покоем

То есть новый вид христианства, коим

Долг дорожить и стоять на страже

Тех, кто, должно быть, способен, даже

Когда придет Гавриил с трубою

Мертвый предмет продолжать собою

У пророков не принято быть здоровым

Прорицатели в массе увечны. Словом

Я не более зряч, чем Назонов Калхас

Потому прорицать — все равно, что кактус

Или львиный зев подносить к забралу

Все равно, что учить алфавит по Брайлю

Безнадежно. Предметов, по крайней мере,

На тебя похожих на ощупь, в мире

Что называется, кот наплакал

Какова твоя жертва, таков оракул

Ты, несомненно, простишь мне этот

Гаерский тон. Это лучший метод

Сильные чувства спасти от массы

Слабых. Греческий принцип маски

Снова в ходу. Ибо в наше время

Сильные гибнут. Тогда как племя

Слабых — плодится и врозь и оптом

Прими же сегодня, как мой постскриптум

К теории Дарвина, столь пожухлой

Эту новую правду джунглей

Через двадцать лет, ибо легче вспомнить

То, что отсутствует, чем восполнить

Это чем-то иным снаружи

Ибо отсутствие права хуже

Чем твое отсутствие, — новый Гоголь

Насмотреться сумею, бесспорно, вдоволь

Без оглядки вспять, без былой опаски

Как волшебный фонарь Христовой Пасхи

Оживляет под звуки воды из крана

Спинку кресла пустого, как холст экрана

В нашем прошлом — величье. В грядущем — проза

Ибо с кресла пустого не больше спроса

Чем с тебя, в нем сидевшей Ла Гарды тише

Руки сложив, как писал я выше

Впрочем, в сумме своей, наших дней объятья

Много меньше раскинутых рук распятья

Так что эта находка певца хромого

Сейчас, на Страстной шестьдесят седьмого

Предо мной маячит подобьем вето

На прыжки в девяностые годы века

Если меня не спасет та птичка

То есть если она не снесет яичка

И в сем лабиринте без Ариадны

(Ибо у смерти есть варианты

Предвидеть которые — тоже доблесть)

Я останусь один и, увы, сподоблюсь

Холеры, доноса, отправки в лагерь

То — если только не ложь, что Лазарь

Был воскрешен, то я сам воскресну

Тем скорее, знаешь, приближусь к креслу

Впрочем, спешка глупа и греховна. Vale!

То есть некуда так поспешать. Едва ли

Может крепкому креслу грозить погибель

Ибо у нас, на Востоке, мебель

Служит трем поколеньям кряду

А я исключаю пожар и кражу

Страшней, что смешать его могут с кучей

других при уборке. На этот случай

Я даже сделать готов зарубки

Изобразив голубка голубки

Пусть теперь кружит, как пчелы ульев

По общим орбитам столов и стульев

Кресло твое по ночной столовой

Клеймо — не позор, а основа новой

Астрономии, что — перейдем на шепот

Подтверждает армейско-тюремный опыт

Заклейменные вещи — источник твердых

Взглядов на мир у живых и мертвых

Так что мне не взирать, как в подобны лица

На похожие кресла с тоской Улисса

Я — не сборщик реликвий. Подумай, если

Эта речь длинновата, что речь о кресле

Только повод проникнуть в другие сферы

Ибо от всякой великой веры

Остаются, как правило, только мощи

Так суди же о силе любви, коль вещи

Те, к которым ты прикоснулась ныне

Превращаю — при жизни твоей — в святыни

Посмотри: доказуют такие нравы

Не величье певца, но его державы

Русский орел, потеряв корону

Напоминает сейчас ворону

Его, горделивый недавно, клекот

Теперь превратился в картавый рокот

Это — старость орлов или — голос страсти

Обернувшейся следствием, эхом власти

И любовная песня — немногим тише

Любовь — имперское чувство. Ты же

Такова, что Россия, к своей удаче,

Говорить не может с тобой иначе

Кресло стоит и вбирает теплый

Воздух прихожей. В стояк за каплей

Падает капля из крана. Скромно

Стрекочет будильник под лампой. Ровно

Падает свет на пустые стены

И на цветы у окна, чьи тени

Стремятся за раму продлить квартиру

И вместе всё создает картину

Того в этот миг — и вдали, и возле

Как было до нас. И как будет после

Доброй ночи тебе, да и мне — не бденья

Доброй ночи стране моей для сведенья

Личных счетов со мной пожелай оттуда

Где посредством верст или просто чуда

Ты превратишься в почтовый адрес

Деревья шумят за окном и абрис

Крыш представляет границу суток

В неподвижном теле порой рассудок

Открывает в руке, как в печи, заслонку

И перо за тобою бежит вдогонку

Не догонит!.. Поелику ты — как облак

То есть облик девы, конечно, облик

Души для мужчины. Не так ли, Муза?

В этом причины и смерть союза

Ибо души — бесплотны. Ну что ж, тем дальше

Ты от меня. Не догонит!.. Дай же

На прощание руку. На том спасибо

Величава наша разлука, ибо

Навсегда расстаемся. Смолкает цитра

Навсегда — не слово, а вправду цифра

Чьи нули, когда мы зарастем травою

Перекроют эпоху и век с лихвою

Эпоху и век

Эпоху и век

Эпоху и век

Эпоху и век

С лихвою